Неточные совпадения
Главное, он всегда выражался так мягко, даже и осуждал без негодования, а просто лишь логически выводил о всей ничтожности ее
героя; но в этой-то логичности и заключалась ирония.
Имена Александра Привалова, Гуляева, Сашки и Стешки воскресли с новой силой, и около них, как около мифологических
героев, выросли предания, сказания очевидцев и
главным образом те украшения, которые делаются добрыми скучающими людьми для красного словца.
Главный роман второй — это деятельность моего
героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент.
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце
главного, хотя и будущего
героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно было в трактирном заведении города;
главная танцевальная зала была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся быть дежурным старшиной.
Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести,
главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца — но и тут ничего не вышло: он только страшно утомил и их и себя.
Кружок этот составляли четыре офицера: адъютант Калугин, знакомый Михайлова, адъютант князь Гальцин, бывший даже немножко аристократом для самого Калугина, подполковник Нефердов, один из так называемых 122-х светских людей, поступивших на службу из отставки под влиянием отчасти патриотизма, отчасти честолюбия и,
главное, того, что все это делали; старый клубный московский холостяк, здесь присоединившийся к партии недовольных, ничего не делающих, ничего не понимающих и осуждающих все распоряжения начальства, и ротмистр Праскухин, тоже один из 122-х
героев.
Актер(сидит, обняв руками колени). Образование — чепуха,
главное — талант. Я знал артиста… он читал роли по складам, но мог играть
героев так, что… театр трещал и шатался от восторга публики…
И наконец,
главное, она уже вполне уверена в вас, в вашем сердце, в ваших чувствах, и вы вдруг становитесь для нее
героем добродетели и самоотвержения!..
В доказательство напомним о бесчисленном количестве произведений, в которых
главное действующее лицо — более или менее верный портрет самого автора (например, Фауст, Дон-Карлос и маркиз Поза,
герои Байрона,
герои и героини Жоржа Санда, Ленский, Онегин, Печорин); напомним еще об очень частых обвинениях против романистов, что они «в своих романах выставляют портреты своих знакомых»; эти обвинения обыкновенно отвергаются с насмешкою и негодованием; «о они большею частью бывают только утрированы и несправедливо выражаемы, а не по сущности своей несправедливы.
Ведь рассказывать, например, длинные повести о том, как я манкировал свою жизнь нравственным растлением в углу, недостатком среды, отвычкой от живого и тщеславной злобой в подполье, — ей-богу, неинтересно; в романе надо
героя, а тут нарочно собраны все черты для антигероя, а
главное, все это произведет пренеприятное впечатление, потому что мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее.
Преодоление этих небольших препятствий несколько отвлекало моего
героя от
главного предмета его мыслей; вместе с физическим утомлением уменьшалась в нем и решительность.
Может показаться странным, что мы находим особенное богатство содержания в романе, в котором, по самому характеру
героя, почти вовсе нет действия. Но мы надеемся объяснить свою мысль в продолжении статьи,
главная цель которой и состоит в том, чтобы высказать несколько замечаний и выводов, на которые, по нашему мнению, необходимо наводит содержание романа Гончарова.
Федя. Нет, самая простая. Всем ведь нам в нашем круге, в том, в котором я родился, три выбора — только три: служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в которой живешь. Это мне было противно, может быть, не умел, но,
главное, было противно. Второй — разрушать эту пакость; для этого надо быть
героем, а я не
герой. Или третье: забыться — пить, гулять, петь. Это самое я и делал. И вот допелся. (Пьет.)
К таким странностям хотели мы отнести, например, и мысль о том, что
главная причина расстройства помещичьих имений наших заключается в отсутствии майората («Земледельческая газета»); и уверение, будто
главный недостаток романа «Тысяча душ» заключается в том, что
герой романа воспитывался в Московском, а не в другом университете («Русский вестник»); и опасения, что в скором времени, когда нравы наши исправятся, сатире нечего будет обличать («Библиотека для чтения»); и статейку о судопроизводстве, уверявшую, что такое-то воззрение неправильно, потому что в «Своде законов» его не находится («Библиотека для чтения»), и пр. и пр.
Поэтому и в литературе их, хотя возвышеннейшие роли играются богами, полубогами, царями и
героями, с другой стороны, и народ является нередко в виде хора, играющего роль здравомысла и хладнокровно обсуживающего преступления и глупости [
главных] действующих лиц пьесы.
Но, что
главнее всего и что так немаловажно для всякого мало-мальски порядочного
героя романа или повести, — он чрезвычайно красив.
Все
главные фигуры той эпохи перебывали на подмостках; Людовик XVI, Мария-Антуанетта, Дантон, Робеспьер, Марат, Камилл Демулен, Сен-Жюст, Бонапарт и все тогдашние полководцы-герои, вроде Марсо и Гоша.
Тут пути обоих расходятся: романист провел своего
героя через целый ряд итогов — и житейских и чисто умственных, закончив его личные испытания любовью. Но
главная нить осталась та же: искание высшего интеллектуального развития, а под конец неудовлетворенность такой мозговой эволюцией, потребность в более тесном слиянии с жизнью родного края, с идеалами общественного деятеля.
— Мне не нравится, что мало конкретных бытовых подробностей. Поэтому образцы не стоят передо мною живьем. А
главное — теней мало. Нимбы, как вы сами признаете. Может быть, Плутарх и полезен для юношества, но мне тогда только и дорог
герой, когда он — с мелкими и даже крупными недостатками и; несмотря на это, все-таки
герой. Позвольте, например, узнать, — вы этого в своей книге не объясняете, — почему товарищи называли вас «Топни ножкой»?
Но
главной, преобладающей страстью его была страсть к Фридриху II. Он благоговел перед этим «величайшим
героем мира», как он называл его и готов был продать ему всю Россию. Ему были известны имена всех прусских полковников за целое столетие. Фридрих основывал все свои расчеты на этом своем слепом орудии в Петербурге. Он надеялся также на жену Петра Федоровича, отец которой состоял у него на службе. Говорят даже, что когда он пристраивал ее к русскому престолу, она даже ему слово помочь Пруссии.
Судьбе
главного нашего
героя Николая Герасимовича Савина мы посвятим следующую, последнюю главу нашего правдивого повествования.
Безгранично и,
главное, безнадежно влюбленная в князя, молодая девушка первое время как-то свыклась с немым созерцанием своего
героя и довольствовалась тем, что глядела на него исподтишка, полными восторженного обожания глазами. Он ей казался каким-то высшим существом, близость к которому невозможна ни для одной женщины.
Вот картина, на которую я засмотрелся в доме одного любителя изящного! Меня так заняло
главное лицо, что мне стало жаль его, как человека, соединенного со мною узами дружбы. Он умер
героем, но умер далеко от родины, видя уничтожение ее славы. Хозяин картины застал меня в этом положении.
Ипполитов. Чудный человек твой отец!.. Жалею, что я не на твоем месте, то есть, не
герой нашего романа, не имею такого отца и,
главное, такой бесподобной невесты, которую завтра можешь лобызать, сколько душе угодно.
Несчастливы же Мигурские были удалением от родины и,
главное, тяжестью своего непривычно униженного положения. Особенно страдала за это унижение Альбина. Он, ее Юзё,
герой, идеал человека, должен был вытягиваться перед всяким офицером, делать ружейные приемы, ходить в караул и безропотно повиноваться.
Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12-го года (о которых он из слышанных слов составил себе смутное, поэтическое представление), его приключения в Москве, плен, Платон Каратаев (о котором он слыхал от Пьера), его любовь к Наташе (которую тоже особенною любовью любил мальчик) и
главное, его дружба к отцу, которого не помнил Николинька, всё это делало из Пьера для него
героя и святыню.
— Да, вот он мой
герой, — сказал Кутузов к полному, красивому, черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на
главном пункте Бородинского поля.
Но что самое удивительное: решительно не могу припомнить, когда прошел у меня этот дурацкий страх и как это случилось, что всего через пять дней мы спокойнейшими дачниками ехали обратно и,
главное, нисколько себя не стыдились! Положим, половина вагона состояла из таких же
героев, как и мы, но как мы друг на друга смотрели? Не помню. Просто никак и не смотрели, а ехали обратно, и все тут.
Герои! Да еще рассказывали друг другу, сколько каждый дурак за подводу отвалил, и тоже без всякого стеснения.
Более или менее интересное сочетание былей с небылицами в этом роде составляет
главное содержание всех «скасок», а характерные черты их бродяжных
героев — это отвага, терпенье и верность.